Триптих крещения Руси. Коммерсантъ
Ревнители московской старины находят в украинских иконах ряд неканонических мотивов
Фото: СЕРГЕЙ КИСЕЛЕВ / Коммерсантъ
выставка иконы
В Инженерном корпусе Государственной Третьяковской галереи открылась выставка "Православная икона России, Украины и Белоруссии". Она посвящена 1020-летию крещения Руси и Дню славянской письменности. Русская иконопись представлена собранием самой Третьяковской галереи, а белорусская и украинская – произведениями из коллекций соответственно Национального художественного музея Республики Беларусь и Национального Киево-Печерского историко-культурного заповедника. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Украинская и белорусская части экспозиции не рифмуются с российской. То есть, конечно, там иконы – и тут иконы, там иногда Богоматерь – и тут иногда Богоматерь. Русскую экспозицию открывает монументальный Николай Угодник XIV века, а в основном в ней вещи XV-XVI веков. А вот из Киева и Минска прибыли иконы значительно более поздние – XVII, XVIII и даже XIX столетий, которые иногда оглядываются на древнюю традицию, но иногда уходят от нее весьма далеко. Однако им всем присуще какое-то феноменальное обаяние, из-за которого украинско-белорусский раздел выставки в целом смотрится настоящей музейной сенсацией.
В основном это обаяние диковинности, наивности, причудливого смешения европейского барокко с наследием восточной иконописи. Это смешение – не то чтобы новость сама по себе, но у безвестных белорусских и украинских богомазов оно приобретает совсем лихой, немного детский и праздничный вид. Часто это по видимости своей даже и не совсем барокко. Образа XVII века из украинских и белорусских деревень своей трогательно серьезной примитивностью и простоватой нарядностью напоминают что-то куда более архаическое и экзотичное, какую-нибудь диковатую испанскую романику или готику.
Иконы XVIII века более старательно пытаются следовать европейской манере: тут и пышные драпировки, и взволнованные позы, и светотень, и редкие для православной традиции сюжеты (и тут украинские образа кажутся мастеровитее). Но выглядит все это тем же праздником: румяные ангелы и святые приветливо улыбаются, их одежды пестро разукрашены какими-то розанчиками, и вместо одухотворенной аскезы получается почти свойская непринужденность. Где-то, впрочем, внезапно случаются (как в нескольких образах из Киевщины уже начала XIX века) буквальные адаптации композиций католического происхождения со сложной барочной аллегорикой: Христос выжимает в потир виноград с обвивающей крест лозы, уподобляется кормящему кровью птенцов пеликану или младенцем спит в окружении орудий страстей. Именно этот столь наглядно здесь выраженный интерес к "фряжскому", "латынскому" религиозному искусству западнорусским мастерам ставили в XVII веке в вину ревнители традиций московской старины, видя в этом интересе нечто оскорбительное и зловещее. Но их пугающие инвективы кажутся пустым толчением воды в ступе при взгляде на иконопись, которая смогла достичь, получается, не только редкостного художественного своеобразия, но и обезоруживающей искренности и чистосердечности.
